III. Историческая концепция В
Последнее сообщение И. К. Кирилова относится к декабрю 1736 года. В нем он обещает прислать новые карты еще в эту зиму, что и было им выполнено в феврале 1737 года через В. Куприянова.
14 апреля 1737 г. И. К. Кирилова не стало. Так, до последнего часа он служил русской картографии.
Необходимо отметить еще работы И. К. Кирилова по истории и этнографии Башкирии. Оказывается, он посылал записки академику Миллеру, и в портфеле последнего найдены: «Известия гг. Кирилова и Гейнцельмана о сибирских и других азиатских народах» (8 тетрадей). Далее известно, что И. К. Кирилов вместе с Гейнцельманом сочинял «Генеральную генеалогию татарских ханов из древней истории и арабской хроники, доколе оные с древними временами России смежность имеют».
Таким образом И. К. Кирилов, возглавляя трудный поход, занимался обширной научной деятельностью.
И. К. Кирилов первый начал геодезическую съемку русской территории; выпустил первый атлас Российской империи, составил первое экономико-географическое описание России. Он первый начал изучение Южного Урала в научном отношении, построил город Оренбург и ряд других городов, положил начало горному делу.
Его географический энтузиазм, несомненно, оказывал огромное влияние на окружающих, и, во всяком случае, И. К. Кирилов первый заронил искру любви к географии в душу молодого Петра Рычкова - выдающегося географа следующего поколения.
Географическая деятельность И. К. Кирилова отличалась широтой замыслов и непреклонной решительностью, энергией и смелостью исполнения. Это был человек большой инициативы, ума, таланта, всецело преданный русской науке, горячо любящий свою Великую Родину.
Крупному специалисту по горному делу и начальнику Олонецких заводов Генину было поручено ехать на Урал, наладить там заводское производство и произвести следствие по делу В. Н. Татищева. С Гениным на Урал для очной ставки с Демидовым поехал и В. Н. Татищев.
Василий Никитич Татищев (1686 - 1750) - крупный русский государственный и военный деятель, ученый, первый русский историк.
Он родился под Псковом в небогатой, но родовитой дворянской семье - далекие предки Татищева были "природными Рюриковичами". В 1693 году, в возрасте семи лет вместе со своим десятилетним братом Иваном он был взят стольником ко двору царицы Прасковьи Федоровны, жены царя Ивана V Алексеевича, соправителя Петра I. В 1704 году Василий Никитич начал военную службу в драгунском полку, неоднократно участвовал в различных сражениях Северной войны, в том числе в Нарвской баталии, Полтавском сражении, Прутском походе. В 1712 году Татищев получил чин капитана и вскоре был отправлен за границу, как писали тогда "для присмотрения тамошняго военного обхождения". По возвращении, в 1716 году, его перевели в артиллерию, где он занимался инспекцией артиллерийских частей русской армии. В 1720 - 1722 гг. Татищев руководил государственными металлургическими заводами на Урале, основал города Екатеринбург и Пермь. В 1724 - 1726 гг. Василий Никитич изучал экономику и финансовое дело в Швеции, одновременно исполняя деликатное дипломатическое поручение Петра I, связанное с династическими вопросами. Вернувшись в Россию, 1727 - 1733 гг. Татищев возглавлял Московскую Монетную контору. В эти же годы он принимал активное участие в политической жизни страны, участвовал в событиях 1730 года, когда состоялась неудачная попытка ограничить российское самодержавие (Татищев был автором одного из конституционных проектов). В 1734 - 1737 гг. Татищев вновь руководил уральскими горными заводами, и в этот период горная промышленность России переживает пору своего подъема. Но усевшийся у императорского трона временщик Карл Бирон добился удаления Татищева с Урала, потому что Василий Никитич всячески препятствовал разграблению казенных заводов. В 1737 - 1741 гг. Татищев находился во главе Оренбургской, а затем Калмыцкой экспедиций. В 1741 - 1745 гг. - губернатор Астрахани. Все эти годы Татищев постепенно рос в чинах, и с 1737 года он - тайный советник (по военной шкале - генерал-поручик). Но в 1745 году по надуманному обвинению во взяточничестве его отстранили от должности и сослали в имение Болдино Московской губернии (ныне - в Солнечногорском районе Московской области), где Татищев и прожил последние годы жизни.
В.Н. Татищев - выдающийся русский ученый и мыслитель, проявивший свои таланты во многих областях. Он - основатель русской исторической науки. В течение тридцати лет (с 1719 по 1750 гг.) он работал над созданием первого фундаментального научного многотомного труда "История Российская". Татищев открыл для науки важнейшие документы - "Русскую Правду", "Судебник 1550 года", "Книгу Большого Чертежа" и др., нашел редчайшие летописи, сведения которых сохранились только в его "Истории", т.к. его архив сгорел во время пожара. Татищев - один из первых русских географов, создавший географическое описание Сибири, первым давший естественно-историческое обоснование границе между Европой и Азией по Уральскому хребту. Василий Никитич - автор первого в России энциклопедического словаря "Лексикон Российской исторической, географической, политической и гражданской". Кроме того, Татищев написал работы по экономике, политике, праву, геральдике, палеонтологии, горному делу, педагогике и др. Все работы Татищева, в том числе и "История Российская", были изданы уже после смерти автора.
Главное философское сочинение В.Н. Татищева - "Разговор дву приятелей о пользе наук и училищах". Это своего рода энциклопедия, в которой собраны все знания автора о мире: философские, исторические, политические, экономические, богословские и т.д. По форме "Разговор…" представляет собой диалог, в котором Татищев, как автор, отвечает на вопросы своего приятеля (всего - 121 вопрос и столько же ответов). Написанный в середине 30-х гг. XVIII в., "Разговор…" был впервые опубликован более чем через 140 лет - в 1887 году.
Как философ, Татищев попытался использовать самые современные тогда достижения западноевропейской науки, преломив их в соответствии с отечественным историческим опытом (наибольшее влияние на Татищева оказали учения голландского мыслителя Г. Гроция, немецких философов и юристов С. Пуфендорфа и Х. Вольфа). Именно потому он и оказался человеком, стоявшим у истоков зарождения многих новых тенденций в русской философской и общественно-политической жизни.
Впервые в истории российской общественной мысли Татищев рассматривал все проблемы с позиций философского деизма. Так, у Татищева прослеживается довольно сложное, противоречивое понимание сущности Бога, что проявилось в его определение понятия "естество" (натура), которое дается в работе "Лексикон Российской исторической, географической, политической и гражданской". В этом определении Татищев выделяет три момента: под "естеством" разумеется: а) "иногда Бог и начало всех вещей в мире", б) "тварь в ее бытии", в) "состояние природное вещей в их внутреннем качестве, силе и действе, в котором духи и тела заключаются. И в сих двух сие слово ничто значит, как природу, по Премудрости Божией определенную, но некоторые, не зная свойства сего, часто приключения естеством, натурою и природою имянуют".
Прежде всего, необходимо обратить внимание на внутреннюю противоречивость этого определения. С одной стороны, Бог есть "начало всех вещей в мире", а с другой - Бог тоже входит в понятие "естество", наряду с "тварью" (животными). С одной стороны, природа определена Божией Премудростью, а с другой вещи, тела и даже "духи" находятся в неком всем им общем природном состоянии.
В этой-то противоречивости понимания существа взаимоотношений Бога с миром и заключается нечто новое в российской общественной мысли. Бог Татищева растворяется в природе, соединяется с "естеством". Поэтому татищевское определение "естества" - это деистическая попытка найти определение некой субстанции, даже "материи", как некого единого состояния всего живого, всех вещей и даже душ человеческих. Иначе говоря, Татищев стремится подняться до взгляда на природу, на окружающий мир, как на "единое целое". Впрочем, в других своих сочинениях, например, в завещании ("Духовной"), Василий Никитич демонстрирует более традиционное понимание идеи Господа.
В области вопросов познания, Татищев также стоит на деистических позициях - он разделяет богословское и научное познание. В свойственной для деистов манере, Татищев отказывается обсуждать богословские проблемы, ибо - это не предмет светской науки. Зато русский мыслитель настойчиво доказывает возможность познаваемости окружающего мира, человека, "естества" вообще с помощью науки.
Подобные убеждения приводили Татищева к новому осмыслению и сущности человека. Следуя гуманистической и рационалистической традиции, он считает, что человек - важнейший объект познания, а познание человека ведет к познанию мироздания вообще. Татищев писал о равноправном положении души и тела, о том, что в человеке "всё движение" происходит "согласное от души и тела". Именно поэтому Василий Никитич столько внимания в своих работах уделяет доказательству необходимости чувственного познания - только через познание тела человек может познать свою душу. Об этом же свидетельствует и известная татищевская классификация наук, когда науки разделяются на "духовные" - "богословие", и "телесные" - "филозофия". При этом сам Татищев призывает изучать, прежде всего "телесные науки", ибо с помощью "телесных" наук человек может познать "естественный закон".
Традиционно для науки XVII - XVIII вв. Татищев облекал свое деистическое мировоззрение в форму "естественного закона" или, иначе, в форму теории "естественного права". Что же это за "естественный закон"? В.Н. Татищев считал, что мир развивается по определенным законам - по Божественному, который изначально заложен Господом, и по "естественному", который вырабатывается в мире (природе и обществе) сам по себе. При этом Татищев не отрицал Божественный закон в пользу "естественного", но пытался, опять же деистически, совместить эти два закона.
В "Разговоре дву приятелей о пользе наук и училищах" он писал: основание "естественного закона" - "люби самаго себя с разумом", и оно вполне согласуется с основанием закона "письменного" (Библии) - "любить Бога и любить ближнего своего", и оба эти закона суть "Божественные".
Самым важным в этом рассуждении является то, что на первое место выходит разумная любовь к себе или, иначе, принцип "разумного эгоизма", в этом и заключается суть "естественного закона". В этом случае целью существования человека становится достижение "истинного благополучия, то есть спокойствия души и совести". Любовь к ближнему, даже любовь к Богу - только для собственного благополучия. Татищев писал: "И тако можно уразуметь, что в основании божественных, как естественнаго, так и письменнаго законов разности нет, следственно все состояние их едино и любовь к Богу, яко же и к ближнему должны мы изъявлять для собственного нашего настоящего и будущаго благополучия".
По сути дела Татищев впервые в истории общественной мысли в России объявил принцип "разумного эгоизма" универсальным критерием всей совокупности человеческих отношений.
И в тоже время, Татищев, в характерной для теоретиков естественного права манере, утверждает, что чувства и воля отдельного человека обязательно должны сдерживаться разумом. И хотя человек обязан во всем исходить из пользы для себя, однако делать это следует разумно, то есть соотносить свои желания с желаниями других людей и общества в целом. Важнейшей обязанностью человека Василий Никитич считал служению своему Отечеству. Известную идею "общей пользы", которая главенствовала в теоретических трактатах западноевропейских ученых, он трансформировал в идею "пользы Отечества".
В татищевском понимании "естественного закона" есть и еще одна примечательная для отечественной историко-философской традиции особенность. Дело в том, что в толковании "естественного закона" он подчеркивает необходимость любви - любить нужно себя самого, Бога, ближнего своего. В западноевропейских учениях того времени человеческие отношения рассматривались, в первую очередь, с позиции "разума" и сам "естественный закон" осмысливался исключительно через призму прав и обязанностей человека. Для Татищева же идея любви и идея "естественного закона" неразделимы. Видимо, он не мог воспринимать теорию естественного права как просто юридическую, отвлеченную от нравственных категорий. Для него было важно придать этой теории человеческое, нравственное звучание, что было вообще характерно для русской общественной мысли.
Важнейшей проблемой, которую поставили теоретики естественного права, была проблема условий существования человека в обществе. Ведь именно теория естественного права стала основой будущих идей правового общества, в котором должен править Закон. Уже в 30-е годы XVIII столетия В.Н. Татищев пришел к выводу: "Воля по естеству человеку толико нуждна и полезна, что ни едино благополучие ей сравняться не может и ничто ея достоино, ибо кто воли лишаем, тот купно всех благополучий лишается или приобрести и сохранить не благонадежен". Мысль Татищева необычна для России XVIII столетия, на протяжение которого рабское состояние крестьян как раз усиливается. Но Татищев не простой пропагандист свободы, воли. Задача, поставленная им перед собой, гораздо сложнее - найти разумное сочетание различных интересов, найти рациональный порядок в хаосе взаимодействия различных устремлений и желаний, чтобы обеспечить достижение "пользы Отечества". Поэтому он пишет, что "без разума употребляемое своевольство вредительно есть". А значит "воле человека положена узда неволи для его же пользы, да чрез то протчия благополучия в уравнении возможным иметь и в лучшем благополучии пребывать возможет". Следовательно, Татищев впервые в истории отечественной философской мысли говорит о том, что для обеспечения нормального общежития необходимо заключение "общественного договора" между разными категориями населения.
Приводя разные примеры "узды неволи", Татищев называет и крепостное право, как договор между холопом и господином. Однако уже в конце жизни он выражал серьезные сомнения в экономической эффективности и целесообразности крепостничества. Более того, он считал, что введение крепостного права в начале XVII века принесло большой вред России (вызвало Смуту) и призывал серьезно продумать вопрос о "восстановлении" бывшей когда-то на Руси вольности крестьян. И недаром именно ему принадлежат слова: "...Рабство и неволя противу закона христианского".
При анализе различных форм государственного устройства, Татищев впервые в истории отечественной мысли использует историко-географический подход. Этот подход выражался в том, что он размышлял над целесообразностью каждой из форм государственной организации общества, основываясь на конкретно-исторических и географических условиях жизни народа той или иной страны. Следуя традиции, идущей еще от Аристотеля, он выделял три основные формы политического правления - демократию, аристократию и монархию, - и признавал возможность существования любой из них, включая смешанные формы, например, конституционную монархию. По мнению Татищева, форма государства определяется конкретно-историческими и географическими условиями жизни народа данной страны. В одной из своих записок он писал: "Из сих разных правительств каждая область избирает, разсмотря, положение места, пространство владения и состояние людей, а не каждое всюду годно или каждой власти полезно". То же рассуждение встречаем в "Истории Российской": "Нуждно взирать на состояния и обстоятельства каждого сообсчества, яко на положение земель, пространство области и состояние народа". Таким образом, географические условия, размер территории, уровень просвещения народа - вот главные факторы, определяющие форму государства в той или иной стране. Интересно, что в данном случае видны черты схожести политических взглядов В.Н. Татищева и французского мыслителя Ш. Монтескье. Причем татищевская концепция формировалась совершенно самостоятельно, ведь, во-первых, Татищев не читал главного труда Монтескье "О духе законов", а во-вторых, написал свои политические произведения намного раньше Монтескье.
Свои теоретические рассуждения Татищев применял и в конкретной политической практике. Так он считал, что Россия - это великое государство и географически, и политически. В подобных великих государствах, по убеждению Татищева, не может быть ни демократии, ни аристократии, в доказательство чего он приводит многочисленные примеры вреда того и другого для России - Смуту, "Семибоярщину" и др. Поэтому "всяк благоразсудный видеть может, колико самовластное правительство у нас всех полезнее, а протчие опасны". Из-за обширности территорий, сложности географии и, главное, непросвещенности народа, В.Н. Татищев и считал, что для России наиболее приемлемым государственным строем является монархия.
Но дело в том, что Василий Никитич мыслил монархию в России не абсолютной и бесконтрольно самовластной, а, во-первых, просвещенной, и, во-вторых, ограниченной законом. Об этом ярко свидетельствует его проект ограниченной (конституционной) монархии, который был написан им в 1730 году. Конечно, проект не мог быть воплощен в жизнь, но он точно показывает, в каком направлении развивалась просветительская мысль в России.
Рационализм и деизм стали основой просветительских убеждений В.Н. Татищева. Именно он впервые в истории русской философии сформулировал идею "просвещения умов" ("всемирного умопросвясчения"), как главного двигателя исторического прогресса. Эта идея выражена в широко известной периодизации истории, основанной на этапах развития "всемирного умопросвясчения". Татищев определил три основных этапа в истории человечества. Первый этап - это "обретение письма", благодаря чему появились книги, были записаны законы, которые "людей на благое наставлять, от зла удерживать стали". Второй этап - "пришествие и учение Христово". Христос показал людям путь к моральному и духовному очищению от "злонравия" и "злочестия". Третий этап характеризуется появлением книгопечатания, что привело к широкому распространению книг, возможности основания большого числа учебных заведений, что, в свою очередь, дало толчок новому развитию наук. Ну а развитие науки двигает и саму историю.
Итак, как философ, Василий Никитич Татищев открыл новую страницу в истории русской философии - он стал первым русским просветителем. Как было показано, у Татищева просветительское решение вопросов о Боге (Татищев сторонник деизма), о цели "естественного закона" ("люби себя самаго с разумом"). По-просветительски он подходил к анализу социальных проблем (в частности, проблемы крепостного права), политического устройства общества и т.д.
И недаром, век спустя А.С. Пушкин написал о нем: "Татищев жил совершенным философом и имел особенный образ мыслей".
© Все права защищены
СТРАСТИ ПО ТАТИЩЕВУ
В.В. Фомин
Липецкий государственный педагогический университет Россия, 398020, г. Липецк, ул. Ленина, д. 2 e-mail: [email protected] SPIN-код: 1914-6761
Статья посвящена анализу работ, отрицающих источниковую основу уникальных известий, содержащихся в «Истории Российской» В.Н. Татищева, и противостоящих им работам С.Н. Азбелева и других учёных. С.Н. Азбелев убедительно показал недобросовестность «скептической» работы А.П. Толочко, поскольку не имеется убедительных аргументов в пользу того, что Татищев был фальсификатором.
Ключевые слова: С.Н. Азбелев, историография, В.Н. Татищев, летописи.
DISPUTES OVER TATISHCHEV
Vyacheslav Fomin Lipetsk state pedagogical university 2 Lenin Street, Lipetsk, 398020, Russia e-mail: [email protected]
The article analyzes scholarly works that challenge the source basis of unique data contained in the History of Russia by V.N. Tatishchev and the opposing works of S.N. Azbelev and other scientists. S.N. Azbelev has demonstrated that «skepticism» of A.P. Tolochko is unsubstantiated because no convincing arguments exist that V.N. Tatishchev was a falsifier.
Keywords: S.N. Azbelev, historiography, V.N. Tatishchev, chronicles.
В 2008 г. в «Вопросах истории» была напечатана моя рецензия на монографию С.Н. Азбелева, творчество которого давно и плодотворно работает на отечественную историю: «Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли» (СПб., 2007). В данном труде крупнейшего специалиста в области изучения источников и русской истории особенно обстоятельно изложен материал, посвященный Иоакимовской летописи и В.Н. Татищеву, впервые ее опубликовавшую. Представителям исторической науки, впрочем, не только им, хорошо известна заезженная «песенка» скептиков, сомневающихся (преднамеренно, или по простому заблуждению, часто проходящему по мере профессионального роста) буквально во всем, что касается родной истории, и, конечно же, обвиняющих оппонентов в
легковерности, о недостоверности Иоакимовской летописи, т.к. она, по их утверждению, представляет собой фальсификат самого Татищева.
Вот такому многоголосо-коллективному Фоме неверующему весьма достойный ответ дал своей монографией Азбелев. Как заключил тогда автор настоящих строк, исследователь, «рассуждая в лучших традициях российского источниковедения, характерных для творчества С.М. Соловьева, П.А. Лавровского, А.А. Шахматова, В.Л. Янина, выступавших против ничем необоснованного скептического отношения к Иоакимовской летописи (Шахматов рассматривал ее как важное звено древнейшего летописания) и обвинения Татищева в ее подлоге, и заостряя внимание на том, что результаты, полученные Яниным в ходе масштабных археологических раскопок Новгорода, подтверждают аутентичность уникальных сведений Иоакимовской летописи (прежде всего подробного повествования о крещении новгородцев, изложенного очевидцем)... приходит к выводу, что летопись зиждется на устных источниках» и что она, являясь первоначальным текстом первого епископа Новгорода Иоакима (ум. 1030), дошла до Татищева в рукописи XVII в., при этом не избежав, «вероятно, какого-то внешнего влияния», что «не дает оснований усомниться в достоверности этого памятника» (см. подробнее: Фомин 2008: 170).
Но наши «скептики», разумеется, ничего не видят и ничего не слышат, посему есть необходимость продолжить начатый Азбелевым разговор. В связи с чем следует указать, что первыми свое сомнение в состоятельности Татищева как историка выразили немцы-норманисты, работавшие в Петербургской Академии наук: Г.Ф. Миллер и А.Л. Шлецер (причем последний высказал полярные оценки его творчества, но громче всего прозвучала, будучи нацеленной на огромную аудиторию - на весь ученый и просвещенный мир начала XIX в., - именно негативная). И выразили потому, что Татищев, во-первых, продемонстрировал блестящие результаты в изучении прошлого своей Родины и продемонстрировал в обобщающем труде, а такими результатами и наличием такого труда ни Миллер, ни Шлецер, считавшие профессионалами-историками исключительно только себя, похвастаться не могли.
Во-вторых, их отношение к Татищеву было продиктовано еще и тем, что он отрицал норманство варягов и в «Истории Российской с самых древнейших времен», а также в «Летописи краткой великих государей руских от Гостомысла до разорения татар.», «Лексиконе российском историческом, географическом, политическом и гражданском» и «Разговоре дву приятелей о пользе науки и училищах», выводил Рюрика «не из Швеции, ни Норвегии, но из Финляндии» («финские князи неколико времени Русью владели и Рюрик от оных», «Рюрик избран по завету Гостомысла от варяг руссов, по обстоятельствам королевич финской», «взяли к себе князя Рюрика от варяг, или финов...», «Рюрик в Финляндии государь по наследству, а в Руси по избранию» и т.п. При этом поясняя, трактуя имя «варяги» в расширительном смысле, что «варяги, по летописцу Нестерову, суть шведы и норвеги; финов же именует варяги русы, т.е. чермные варяги», и что под варягами «разумели финов и шведов, иногда Данию и Норвегию в то заключали») (Татищев 1962: 289-292, 372, прим. 17 и 19 на с. 115, прим. 26 на с. 117, прим. 15 на с. 226, прим. 33 на с. 228, прим.
№1 _______________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ _______________________2016
54 на с. 231, прим. 1 и 6 на с. 307, прим. 28 на с. 309; Татищев 1964: 82, 102; Татищев 1968: 220, 282; Татищев 1979: 96, 205-206).
Миллер нелестно отозвался об «Истории Российской», отрицая за ней, по справедливому замечанию С.Л. Пештича, «научное достоинство», в статье «О первом летописателе российском преподобном Несторе, о его летописи, и о продолжателях оныя», напечатанной в 1755 г. в «Ежемесячных сочинениях к пользе и увеселению служащих». Ибо, снисходительно резюмировал он, «кто историю читает только для своего увеселения, тот подлинно сими его трудами будет доволен... а кто далее желает поступить, тот может справливаться с самим Нестором и с его продолжателями», т.е. противопоставил труд Татищева летописям (однако эта статья представляет собой, как показала Г.Н. Моисеева, перепечатку пятой, шестой и седьмой глав «первоначальной» редакции» «Истории Российской», присланной в Петербургскую Академию наук, причем официальный государственный историограф, которому по должности надлежало сочинять «историю всей Российской империи», но так ее за треть столетия с лишним не сочинившую, заимствовал и мнение Татищева «о значении русских летописей как исторических источников и его вывод о "главнейших" списках Несторовой летописи»).
Василий Никитич Татищев (1686-1750)
№1 _______________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ______________________2016
А в 1773 г. неподдельно возмущался, приписывая русским совершено несвойственное им чувство национального превосходства, тем, что он выводил варягов из Финляндии: как это Татищев мог, тридцать лет трудясь над своим сочинением и проработав большое число источников (античных, русских) и немецкую историографию, «прилепиться к мнению для сограждан его столь оскорбительному» (Миллер 1996: 6; Миллер 2006: 98-99; Пекарский 1870: 346; Пештич 1965: 218; Моисеева 1967: 134-136; Моисеева 1971: 143, 163-164, 171; Фомин 2006: 65-66; Фомин 2010: 236-238). Вместе с тем нельзя забывать, что в 1768 г. Миллер начнет издавать труд великого русского историка. А данный факт свидетельствует о том, что он к этому времени профессионально очень вырос, потому в полной мере и осознал значимость его для науки.
В 1764 г. в «Плане занятий» (январь), представленном в Петербургскую Академию наук, А.Л. Шлецер брался за три года «исполнить» «продолжение на немецком языке русской истории от основания государства до пресечения рюриковой династии, по русским хроникам (но без сравнения их с иностранными писателями) с помощию трудов Татищева и... Ломоносова» (этот замысел никогда не будет реализован). А в «Мыслях о способе обработки русской истории» (июнь), направленных по тому же адресу, обязывался начать «сокращение исторических сочинений покойнаго Татищева на немецком языке» (тоже не было сделано), при этом сказав: «Отец русской истории заслуживает того, чтобы ему отдали эту справедливость». На следующий год он, также еще находясь в России, предложил И.И. Тауберту издать «Историю Российскую», подчеркнув вновь, что Татищев «отец русской истории, и мир должен знать, что русский, а не немец явился первым творцом полного курса русской истории» (Шлецер 1875: 289, 321-322; Винтер 1960: 188).
Однако в 1768 г. Шлецер, уже перебравшись в Vaterland, в книге «Probe russischer Annalen» («Опыт изучения русских летописей») резко снизил тональность рассуждений о Татищеве. Так, говоря, что «этот ученый муж, внесший огромный вклад в историю древней Руси, подробно, достоверно и критично повествует об анналах, рукописях и продолжателях Нестора» и что еще неизданные его сочинения - «славный памятник удивительному прилежанию автора - сослужат хорошую службу тем, кто довольствуется лишь общими знаниями о древней русской истории», тут же все по сути перечеркнул: «Однако добросовестному, критичному. историку, который не принимает на веру ни одной строчки и к каждому слову требует свидетельств и доказательств, от нее нет никакого проку. Татищев собрал все известия в одну кучу, не сообщив, из какого манускрипта взято то или иное известие. Он выбрал из десяти списков один, промолчав об остальных, которые, возможно, были ему малопонятны... Иностранные источники, очень ценные для исследователя русской истории, у него отсутствуют полностью: Татищев не понимал ни старых академических, ни новых языков и был вынужден обходиться переводами на русский язык.», и что ему к тому же недоставало зарубежной литературы (Schlozer 1768: 24, 150-151). Но Татищев знал латынь, древнегреческий, немецкий, польский, был знаком с тюркскими, угро-финскими и романскими языками (Кузьмин 1981: 337).
В 1802 г. в мемуарах и «Несторе», надолго ставшем для зарубежных и отечественных исследователей путеводителем по древнерусской истории и ее историографии, Шлецер в конечном виде выразил свое отрицательное отношение к Татищеву: презрительно именуя его «писарем» - Schreiber - и говоря, что «нельзя сказать, чтобы его труд был бесполезен... хотя он и совершенно был неучен, не знал ни слова по латыни и даже не разумел ни одного из новейших языков, выключая немецкого», и твердо полагая, что история России начинается только «от пришествия Рурика и основания рускаго царства», в размышлениях русского историка о прошлом Восточной Европы до IX в., более всего им ценимые, увидел лишь «бестолковую смесь сарматов, скифов, амазонок, вандалов и т.д.» («это ни к чему не пригодная часть») или, как еще изволил выразиться, «татищевские бредни».
При этом обвиняя своего гениального предшественника, а вместе с ним других русских историков (в первую очередь, М.В. Ломоносова), в патриотических настроениях, якобы убивающих в них историков («худо понимаемая любовь к отечеству подавляет всякое критическое и беспристрастное обработывание истории. и делается смешною»): «Его работа, для которой не требовалось ученой подготовки, заслуживала всякого уважения; но вдруг этот человек заблудился: ему было невыносимо, что история России так молода и должна начинаться с Рюрика в IX столетии. Он хотел подняться выше!» (Шлецера 1875: 51, 53; Шлецер 1809: 67, 119120, 392, 418-419, 427-430, 433, прим. ** на с. 325). Хотя в 1768 г. Шлецер глядел на начало русской истории глазами Татищева: «Русские летописцы ведут свое повествование с основания монархии, но история России берет свое начало задолго до этого момента. Летописцам мало известно о народах, населявших территорию России до славян» (Schlozer 1768: 125-126, 129). Уничижительно отзываясь о том, кого он ранее характеризовал в качестве «отца русской истории», немецкий ученый вместе с тем начал вести речь о «ложной» Иоакимовской летописи и ее «бреднях», и считал эту летопись уродливым произведением «несведущего монаха» (Шлецер 1809: XXVIII, ei, рог, 19-21, 371, 381, 425)1.
В том же духе, потому как был ведом мнением Шлецера, рассуждал великий Н.М. Карамзин, представляя Татищева человеком, «нередко дозволявшим себе изобретать древние предания и рукописи», т.е. прямо обвинил его в фальсификациях (он «вымыслил речи», «вымыслил письмо»). Разумеется, и достоинство Иоакимовской летописи как источника он вслед за своим кумиром категорично отрицал, потому как она есть «вымысел», «затейливая, хотя и неудачная догадка» Татищева («мнимый Иоаким или Татищев»), а также отмечал, что с истиной о скандинавстве варягов, а в этих словах также отчетливо слышался голос Шлецера, «согласны все ученые историки, кроме Татищева и Ломоносова» (Карамзин 1989. Прим. *** на с. 23, прим. 105, 347, 385, 396, 463; Карамзин: 1829: Прим. 165).
И приговор Шлецера-Карамзина с энтузиазмом затем повторяли десятки русских специалистов, при этом часто даже не потрудившись заглянуть в труд Татищева (как и в сочинения Ломоносова). В 1836 г. известный историк Н.Г.
№1 ______________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ____________________2016
Устрялов, например, говорил о бесполезных толках Татищева о скифах и сарматах, что он навлек на себя, «едва ли не основательное», подозрение в подлоге, т.к. достоверным сказаниям Нестора предпочел «нелепые бредни» Иоакимовской летописи, что его «История Российская», «в наше время, при строгих требованиях исторической критики, не имеет почти никакой цены, не взирая на то, что в ней есть показания весьма важные, не встречающиеся в других источниках», что попытки предшествовавших Карамзину русских писателей, занимавшихся историей «мимоходом, частию от скуки, частию по приказанию», ныне любопытны только, как младенческое лепетанье; у них нет ни одной яркой мысли, ни одного светлого взгляда» и что его «надежным путеводителем» был только Шлецер (Устрялов 1836: 911).
К счастью, в науке всегда имеются ученые, которые мнения предшественников, в том числе и самых именитых, перепроверяют. Подобная ревизия историографического багажа естественна и неизбежна, потому как путь к истине всегда сопряжен с малыми и большими ошибками и заблуждениями, от которых надлежит вовремя отказаться. В отношении антитатищевской позиции своих многочисленных соотечественников первым это сделал в 1839 г. норманист А.Ф. Федотов. Именуя немецких ученых Г.З. Байера, Г.Ф. Миллера и А.Л. Шлецера «нашими первоучителями», «основателями нашей исторической критики», он отметил, что норманская теория, подкрепленная этими и другими «славными именами», надолго обратилась «как бы в закон», «в догмат и для исследователей, и для читателей русской истории» (хотя после возражений Г. Эверса, изложенных «на основании правил критики самой строгой... некоторые положения поборников скандинавской родины нашей Руси решительно теряют доказательную свою силу»), и что мнения Татищева и Ломоносова приводили, как это делал Шлецер, «только в насмешку, как пример неученой фантазии». По заключению Федотова, труд Татищева, несмотря на его критику Карамзиным, составляет «примечательное явление, особенно когда сообразим и время, в которое писал он, и средства, какими мог он пользоваться», и что он, «по некоторым своим понятиям и историческим верованиям, стоял выше своего века, опередил его» (Федотов 1839: I-II, 7, 9-10, 14-92, 96, 105-107, прим. * на с. 42, прим. * на с. 50).
Намного более развернутый и более обстоятельный ответ недоброхотам Татищева дал в 1843 г. Н.А. Иванов. Проанализировав претензии Шлецера к русскому историку, «доселе повторяющиеся» в литературе, он заметил, что немецкий ученый, «слишком торопливый в своих критических отзывах на счет наших писателей, назвал Татищева истым русским Длугошем, т.е., по собственному его толкованию, бесстыдным вралем, обманщиком, сказочником». Шлецер, продолжал далее автор, этот «неумолимый судья чужих ошибок», страдая «закоренелым недугом пристрастия. довольно часто порицал наугад, порою -умышленно приводил ложные цитаты. Это давно уже доказано, и только безотчетное предубеждение доселе упорно отвергает явные улики». Говоря, что суждения Шлецера о Татищеве есть «вопиющая неправда», «хула» («нерасположение» к нему пробивается «наружу в каждой строке»), Иванов конкретными примерами подтверждает данный факт.
Вместе с тем он подчеркнул, что Миллер заимствовал сведения о летописях именно у Татищева, который, «невзирая на ограниченные способы, не устрашась никаких препон, не смущаясь ничьими подозрениями», «совершил подвиг, на который не отважился никто из его сверстников». Так, он первым рассказал о Несторе, о том, что у него были предшественники, а также продолжатели, которые редактировали его труд. В целом, как подытоживал этот историк, бесстрашно выступивший против неправды, десятилетиями считавшейся прописной истиной, потому как была освящена авторитетами Шлецера и Карамзина, направление, которому следовал Татищев, «существеннее и важнее, нежели разрывчатые, побочные изыскания Байера», и что Шлецер, «обладавший огромным запасом разнообразных сведений», очень много повторяет, в том числе и его ошибки, из Татищева - «пишет указкой Татищева!», при этом «расточительно наделяя его упреками» (Иванов 1843: 23-31, 33, 36-43, 45-46, 48, 52-64, 137-145, 206, 209, 243-247, 250251).
Наконец, в 1855 г. многое расставил по местам еще не находившийся в зените славы С.М. Соловьев, который, специально обратившись к изучению творческого наследия Татищева, подытоживал: «Но если сам Татищев откровенно говорит, какие книги у него были и какие он знает только по имени, подробно рассказывая, какие из них находились у кого из известных людей, то, видя такую добросовестность, имеем ли мы право обвинять его в искажениях, подлогах и т.п.? Если б он был писатель недобросовестный, то он написал бы, что все имел в руках, все читал, все знает. Мы имеем полное право в его своде летописей принимать одно, отвергать другое, но не имеем никакого права в неправильности некоторых известий обвинять самого Татищева. Непонятно, как смотрели на историю Татищева позднейшие писатели, позволившие себе выставлять его, как выдумщика ложных известий. Как видно, они пренебрегли первым томом, не обратили внимания ни на характер, ни на цели труда, и взявшись прямо за второй том, смотрели на его содержание, как нечто вроде Истории Щербатова, Елагина, Эмина».
«Мы же, - продолжал далее историк, - со своей стороны, должны произнести о Татищеве совершенно противоположный приговор: важное значение его состоит именно в том, что он первый начал обработывание русской истории, как следовало начать; первый дал понятие о том, как приняться за дело; первый показал, что такое русская история, какие существуют средства для ее изучения; Татищев собрал материалы и оставил их неприкосновенными, не исказил их своим крайним разумением, но предложил это свое крайнее разумение поодаль, в примечаниях, не тронув текста». Его заслуга, развивал Соловьев свою мысль далее, «состоит в том, что он первый начал дело так, как следовало начать: собрал материалы, подверг их критике, свел летописные известия, снабдил их примечаниями географическими, этнографическими и хронологическими, указал на многие важные вопросы, послужившие темами для позднейших исследований, собрал известия древних и новых писателей о древнейшем состоянии» России, «одним словом, указал путь и дал средства своим соотечественникам заниматься русскою историею», и что ему, а с ним и Ломоносову, «принадлежит самое почетное место в истории русской науки в эпоху начальных трудов» (Соловьев 1901: 1333, 1346-1347, 1350-1351).
№1 ______________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ______________________2016
Именно работа Соловьева, по мере нарастания его авторитета в исторической науке, во многом привела к затуханию предъявления к Татищеву надуманных претензий. Но, вместе с тем, в ней сохранялось и культивировалось нерасположение к нему как историку, представление о нем и его русских современниках как о чем-то примитивном и не заслуживающем потому внимания. Так, к примеру, П.Н. Милюков в 1897 г. в книге «Главные течения русской исторической мысли», безудержно восхваляя стремившихся к «открытию истины» немцев, особенно Г.З. Байера и А.Л. Шлецера, противопоставил им В.Н. Татищева, М.В. Ломоносова, М.М. Щербатова и И.Н. Болтина, пренебрежительно, чуть ли не брезгливо отнеся их к «допотопному миру русской историографии... миру мало кому известному и мало кому интересному». И это мнение вбирали в себя будущие профессиональные историки, ибо долгое время работа Милюкова служила историографическим пособием для университетов (Милюков 1913: 31-35, 50, 71-95, 103, 108, 119, 122, 124131, 146-147; Историография 1961: 416; Пештич 1961: 27).
В советское время на авторитет Татищева как историка серьезно посягнул С.Л. Пештич, в 40-60-х гг. посвятивший, по словам А.Г. Кузьмина, «сокрушению Татищева» кандидатскую и докторскую (в своей важнейшей части) диссертации, прямо обвинив его в «"фальсификациях" в угоду своим взглядам, которые охарактеризованы как "монархические", "крепостнические" и т.п.». Поэтому, утверждал Пештич, по крайней мере, для первых веков русской истории его труд не может быть использован как источник без особой серьезной проверки: «.Наличие так называемых татищевских известий (известия, которые не подтверждаются сохранившимися источниками. - В.Ф.) в первой редакции, которые имеют много общего с авторскими добавлениями во второй редакции, нужно отнести не за счет источников, до нас не дошедших, а за счет редакторской работы Татищева.». Однако такой оценки Пештичу показалось мало, и он обвинил Татищева, за его за освещение киевских событий апреля 1113 г. в антисемитизме (это понятие, с иронией замечает Кузьмин, «появляется лишь в конце XIX века!»), впрочем, не только его одного: «Антисемитская заостренность рассказа о решении Владимира Мономаха выселить евреев из России. Заведомо извращенным описанием событий 1113 г. Татищев пытался исторически обосновать реакционное законодательство царизма в национальном вопросе. .Актуальность татищевской фальсификации доказывается широким использованием его описания событий в Киеве в произведениях Эмина, Екатерины II, Болтина.» (Д.С. Лихачев не сомневался, что «миф об "особых" источниках "Истории Российской" В.Н. Татищева разоблачен С.Л. Пештичем»).
В 1972 г. Е.М. Добрушкин своей кандидатской диссертацией «доказывал» недобросовестность «Татищева в изложении двух статей: 1113 года (восстание в Киеве против ростовщиков и выселение иудеев из Руси) и 1185 года (поход Игоря Северского на половцев)» (по его мнению, сообщение о княжеском съезде 1113 г., постановившего изгнать «жидов» из пределов Руси, выдумано историком). Чуть позже он с той же настойчивостью навязывал науке мысль, что «задача исследователя - установить, что в "Истории Российской" В.Н. Татищева действительно заимствовано из источников, а что вышло из-под его пера». Кузьмин,
№1 ______________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ _____________________2016
говоря о предвзятости С.Л. Пештича, С.Н. Валка, Е.М. Добрушкина, А.Л. Монгайта, с которой они подходили к Татищеву, отметил наличие у них общих методологических и фактических ошибок.
Во-первых, они сопоставляют, по примеру Н.М. Карамзина, «Историю» Татищева с Лаврентьевской и Ипатьевской летописями, которых тот никогда не видел. Во-вторых, неверно понимают как источники, лежащие в основе «Истории Российской», так и сущность и характер летописания. Представляя последнее «единой централизованной традицией вплоть до XII века», они не ставят «даже вопроса о том, в какой мере до нас дошли летописные памятники домонгольской эпохи», и не допускают мысли о существовании разных летописных традиций, «многие из которых погибли или же сохранились в отдельных фрагментах. Татищев же пользовался такими материалами, которые на протяжении веков сохранялись на периферии и содержали как бы неортодоксальные записи и известия».
В-третьих, заострял внимание ученый, - это отсутствие у Татищева серьезного мотива для предполагаемых фальсификаций (в данном случае необходимо напомнить и слова М.Н. Тихомирова, произнесенные в 1962 г.: «Если стать на точку зрения тех историков, которые обвиняют Татищева в сознательном подлоге, то остается совершенно непонятным, зачем Татищеву понадобилось умалять значение» Иоакимовской летописи «ссылками на то, что она была написана новым худым письмом и новгородским наречием. Зачем понадобилось для него отмечать близкое сходство известий» этой летописи «с известиями польских авторов, которых Татищев неоднократно обвиняет в баснословии»).
И если, как справедливо резюмировал в 1981 г. Кузьмин, «субъективная добросовестность историка уже не может вызывать сомнений, то вопрос о способах его работы нуждается еще в более внимательном изучении», что «принцип историзма, свойственный Татищеву во всех его начинаниях, и повел его в конечном счете к созданию капитального труда по отечественной истории», позволил ему, при отсутствии предшественников, найти много «такого, что наукой было принято лишь много времени спустя». Причем, как особо выделил исследователь, весь первый том «Истории Российской», которым, если вспомнить заключение С.М. Соловьева, «пренебрегли» его критики, «был посвящен анализу источников и всякого рода вспомогательным разысканиям, необходимым для решения основных вопросов. Именно наличием такого тома труд Татищева положительно отличается не только от изложения Карамзина, но даже и Соловьева. В XIX веке вообще не было работы, равной татищевской в этом отношении» (Тихомиров 1962: 51; Пештич 1961: 222-262; Пештич 1965: 155-163; Добрушкин 1977: 96; Кузьмин 1972: 79-89: Кузьмин 1981: 338340, 343-344; Журавель 2004: 138-142).
Но субъективная добросовестность Татищева-историка многим не дает покоя. И сегодня в застрельщиках новой антитатищевской кампании ходит украинский историк А.П. Толочко, уверявший в 2005 г., «что в распоряжении Татищева не было никаких источников, неизвестных современной науке. Вся информация, превышающая объем известных летописей, должна быть отнесена на счет авторской активности самого Татищева». И у которого, что весьма показательно, тут же нашлись подражатели в нашей исторической науке. Так, в 2006 г. нижегородский
№1 ______________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ _____________________2016
ученый А.А. Кузнецов, повествуя о деятельности владимирского князя Юрия Всеволодовича, устраняет, как сам говорит, «ряд стереотипов исторической науки, основанных на... необоснованном привлечении "Истории Российской" В.Н. Татищева», который «испытывал антипатию к этому князю и сознательно переносил ее на страницы своего труда» (ведомый выводом Толочко, что «любимым персонажем» нашего первого историка был Константин Всеволодович, Кузнецов пишет, что он «оправдывал», «обелял» Константина и «чернил» Юрия).
Уникальные известия Татищева Кузнецов характеризует как «домысел», «фантазии», «мистификации», «авторский произвол», утверждает, что он «судил о прошлом, доверяя поздним источникам, искажая их данные, на основе реалий своего бурного XVIII столетия», «придумывал» факты и «волевым решением менял смысл непонятной источниковой информации» (т.е. по сути повторяет штампы, брошенные в адрес Татищева Пештичем и Толочко). Укоряя «отдельных» предшественников в том, что они «не утруждают себя критическим разбором «сведений» Татищева и легко доверяют ему, Кузнецов восхищается «остроумным и блестящим экскурсом» Толочко в творческую лабораторию Татищева, реконструкцией его источниковой базы, демонстрацией «массива его авторских мыслей под видом источниковых известий», доказательством того, «что уникальных-то известий труд историка XVIII в. не содержит», и благодарит украинского коллегу за «глубокие замечания», которые «очень помогли» автору при работе над монографией (Кузнецов 2006: 9, 47-48, 88, 93, 96-97, 103-109, 114-115, 131, 210-212, 220, 223-224, 273-276, 479-480, 501-502, 505-506, 509, 514).
Параллельно с такой безудержной апологетикой очередного «ниспровергателя» Татищева в нашей науке идет «раскручивание» идей украинского ученого под видом их критики. Показательна в этом плане статья московского исследователя П.С. Стефановича, которая больше похожа на весьма обширную рецензию на работу Толочко «"История Российская" Василия Татищева: источники и известия» (М., Киев, 2005), но где вместо действительно академического разбора дано совершено иное. Как пишет сам автор, «разумеется, цель моей критики не в том, чтобы умалить достоинства книги современного историка, но в том, чтобы добиться ясности и объективности в оценке труда одного из тех, кто стоял у истоков русской исторической науки» (довольно странно и двусмысленно сформулированная цель, к тому же самому Татищеву даже не предоставлено слово. Нет и намека - то ли по незнанию, то ли по тенденциозному умолчанию - на то, что в науке уже имеются многочисленные опровержения взглядов Толочко, высказанных им в монографии и предшествующих ей статьях).
И за какие такие «ясность» и «объективность» вышел биться в 2007 г. на страницах известного академического журнала Стефанович? Да за те же, что проводит Толочко. Причем делает он это совершено голословно, внушая читателям мнение, что тот «убедительно показал», что Татищев «в ряде случаев и сознательно давал ложные отсылки к источникам», что после труда Толочко уникальную информацию со ссылками на «манускрипты» А.П. Волынского, П.М. Еропкина, А.Ф. Хрущева, Иоакимовскую летопись «рассматривать как достоверную никак нельзя», что, как «хорошо показано Толочко», «нельзя сомневаться и в том, что Татищев мог
№1 _____________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ _____________________2016
сам додумывать и дополнять известия своих источников и даже просто сочинять новые тексты» (например, Иоакимовскую летопись, а статья 1203 г. с «конституционным проектом» Романа Мстиславича есть «чистая выдумка Татищева»).
При этом свое единодушие с Толочко Стефанович прикрывает ритуальными оговорками, долженствующими якобы показать, что сам рецензент стоит, конечно, над «схваткой» и беспристрастен (некоторые его утверждения и заключения, «в том числе принципиального характера, кажутся слишком категоричными или недостаточно обоснованными», он, «думаю, все-таки не совсем прав», что Татищева называть «мистификатором, лгуном и фальсификатором, с моей точки зрения, также неправильно, как считать его летописцем или сводчиком»). Неудержимо стремясь к «ясности» и «объективности», Стефанович не скупится на хвалебные эпитеты в адрес Толочко: что он, проводя «тонкий анализ», «пишет в яркой, оригинальной манере, причем свободный, несколько ироничный стиль не мешает ему оставаться на высоком научном уровне обсуждения проблемы», что, «без сомнения, перед нами талантливое и интересное исследование», что он существенно пополнил ряд «разоблачений», что «благодаря работе Толочко - острой и будящей исследовательскую мысль - мы существенно продвинулись на пути изучения «татищевские известий» и вместе с тем приблизились к пониманию «творческой лаборатории» историка первой половины XVIII в.». После чего с юношеским оптимизмом завершает свой панегирик, «пока этот путь далеко не пройден, и можно с уверенностью утверждать, что ученых здесь ждет еще немало открытий и неожиданностей» (Стефанович 2007: 88-96).
Какие «открытия» и даже «неожиданности» нас ждут, догадаться нетрудно. И этот легко прогнозируемый результат к науке отнести уже по причине такой легкости никак нельзя, да и сам метод подгона решения задачи под нужный кому-то ответ ей, как отмечалось выше, чужд. И с таким результатом не могут согласиться те ученые, которым дорога истина, а не шумные «разоблачения», за которыми стоят все же не имеющие к науке интересы. Так, несостоятельность приписывания Толочко Татищеву авторства Романовского проекта 1203 г., почему-то названного Толочко, недоумевает автор, «конституцией», показал в 2000 г. В.П. Богданов (Богданов 2000: 215-222). В 2005-2006 гг. А.В. Майоров, ссылаясь на археологический материал, доказал в ряде публикаций, вышедших в Белоруссии и России, что в руках Татищева была недошедшая до нас Полоцкая летопись, в которой Толочко также видит выдумку Татищева (Майоров 2006: 321-343). В 2006-2007 гг. С.Н. Азбелев, остановившись на попытках дискредитации Татищева-историка, верно подчеркнул, что, «не относясь к категории серьезных публикаций, они требуют, однако, упоминаний вследствие своей агрессивности». И к данной категории он отнес «многословное ёрничество» Толочко, констатируя, что в его работах «слишком много ошибок и неточностей, а в характеристиках использованных материалов присутствуют тенденциозные передергивания», и что эти работы могут «существенно повредить научной репутации автора, особенно - с его демонстративно-пренебрежительным отношением к ученым прошлого и к современникам, дурные привычки которых, по словам А.П. Толочко, проявлялись в использовании Иоакимовской летописи» (Азбелев 2006: 250-284; Азбелев 2007: 6-34).
№1 ______________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ______________________2016
В 2006 г. блестяще вскрыл суть мистификаторских уловок и подлогов Толочко А.В. Журавель. Охарактеризовав этого представителя украинской науки в качестве Герострата, для которого Татищев - «лишь средство самоутверждения, "объяснительное устройство" при обосновании права на собственную мистификацию», он заключает, что его сочинение «лишь выглядит наукообразным, а к науке имеет отношение очень косвенное», и на конкретных фактах показал, «что у Татищева действительно были те уникальные источники, о которых он говорит» (в том, например, убеждают хронологические неточности в его «Истории Российской»). Вместе с тем Журавель, сказав, что надо открыто называть вещи своими именами, заметил, что «преступление Пештича - не в том, что он публично заклеймил Татищева как фальсификатора, а в том, что он сделал это без должных на то оснований; отдельно замеченные им улики, сами по себе еще не составляющие состава преступления, он посчитал достаточным для вынесения приговора. И потому сами его действия составляют состав преступления и именуются "клеветой"».
Абсолютно уместным выглядит и другой вывод автора: нужно «вновь поставить вопрос об ответственности ученого за свои слова» и об ответственности тех, кто приступает к теме «татищевские известий», т.к. она «очень трудна и многопланова и заведомо непосильна для начинающих исследователей», а именно последние, плохо зная летописи, «и составили основную массу активных "скептиков»!". Таковым был и Пештич: его суждения о Татищеве сложились в 30-е гг., когда он был еще студентом» (тоже самое Журавель справедливо заметил и в адрес Е.М. Добрушкина. А в 2004 г. он, на конкретных фактах хронологического свойства показывая несостоятельность претензий Пештича и Добрушкина к Татищеву, верно заключил, что прокурорский тон по отношению к последнему «есть всего лишь показатель того, что историографии ХХ в. так и не удалось достичь того уровня понимания вещей, который свойственен позднему Татищеву», что в отличие от него «Добрушкин выдумал очень многое в прямом смысле слова» и что «с фактами у критиков В.Н. Татищева дела обстоят очень и очень неважно») (Журавель 2004: 135-142; Журавель: 524-544).
В 2007 г. С.В. Рыбаков, демонстрируя величие Татищева-историка, напомнил давно всем хорошо известное: «Авторы, ставившие под сомнение научный характер источниковедческой работы Татищева или самих источников, не вполне верно понимали характер и реальную роль древнерусского летописания, представляя его гораздо более централизованным, чем это было на самом деле, считая, что все древнерусское летописание связывалось с неким единым первоисточником». Ныне признается, констатирует он далее, «что с древности на Руси существовали различные летописные традиции, в том числе и периферийные, не совпадающие с «канонами» наиболее известных летописей» (Рыбаков 2007: 166). В целом же, как то демонстрирует историографический опыт, «молодецкие» наскоки на Татищева, «антитатищевский» комплекс вообще являются своего рода знаком научной недобросовестности и, в какой-то мере, научной несостоятельности. Критика источников и научных изысканий - непременное правило работы ученого, но она
№1 _____________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ____________________2016
должна быть действительно критикой, а не критиканством, компрометирующим историческую науку.
Историческую науку компрометирует и та, конечно, некорректность, с которой «антитатищевцы» «опровергают» мнения специалистов, чьи труды в области источниковедения и творчества Татищева являются примером профессионального отношения к делу. Так, П.С. Стефанович в 2006 г., утверждая, что оригинальность известия историка о пленении перемышльского князя Володаря в 1122 г. «надо связывать не с некими аутентичными, но не сохранившимися источниками, а со своеобразными способом повествования и методом подачи собственных интерпретаций, присущими автору первой научной "русской гистории"», т.е., проще говоря, объявил эту оригинальность выдумкой Татищева, заключил, не приведя и, понятно, не опровергая их аргументацию, что, «конечно, защита "доброго имени" "последнего русского летописца" в духе Б.А. Рыбакова и А.Г. Кузьмина просто наивна». При этом его собственные «наблюдения над исследовательским методом и манерой изложения В.Н. Татищева», не сомневается Стефанович, «могут быть небесполезны в дальнейшем (по большему счету, еще только начавшемся) изучении как уникальных "татищевских известий", так и ранних этапов развития отечественной исторической науки» (Стефанович 2008: 87, 89).
Критиканство, а вместе с тем ненависть и смертельно опасное для того времени обвинение В.Н. Татищев сполна познал при жизни, что, кстати сказать, не позволило ему увидеть свой труд изданным. В «Предъизвесчении» он вспоминает, как в 1739 г. в Санкт-Петербурге, «требуя к тому помосчи и разсуждения, дабы мог что пополнить, а невнятное изъяснить», многих знакомил с рукописью «Истории Российской» и слышал о ней разные мнения: «иному то, другому другое ненравно было, что один хотел, дабы пространнее и ясняе написать, то самое другой советовал сократить или совсем оставить. Да недовольно было того. Явились некоторые с тяжким порицанием, якобы я в оной православную веру и закон (как те безумцы произнесли) опровергал...». И обращаясь к оппонентам, в том числе будущим, историк верно обрисовал их задачу и в деле критики своей «Истории Российской», и в деле служения исторической науке: «.Когда они более науками преисполнены, то б сами за сие весьма нужндное отечеству взялись и лучше сочинили», «но паче надеюсь, если кто из таких в науках превосходный, к пользе отечества столько же, как я, ревности имеюсчий, усмотря мои недостатки, сам почтитца погрешности исправить, темности изъяснить, а недостатки дополнить и в лучшее состояние привести, себе же большее благодарение, нежели я требую, преобрести».
Свое кредо как историка и как источниковеда Татищев четко изложил в том же «Предъизвесчении», куда, как можно судить по их приговорам, любители разговаривать с ним свысока либо не заглядывали, либо ничего там не смогли (или не захотели) увидеть: «.Что в настоясчей истории явятся многих знатных родов великие пороки, которые если писать, то их самих или их наследников подвигнуть на злобу, а обойти оные - погубить истинну и ясность истории или вину ту на судивших обратить, еже бы было с совестию не согласно, того ради оное оставляю иным для сочинения». Говоря о своей манере работы с источниками, он разъяснял, что «если бы наречие и порядок их переменить, то опасно, чтоб и вероятности не
№1 ______________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ______________________2016
погубить. Для того разсудил за лучшее писать тем порядком и наречием, каковы в древних находятся, собирая из всех полнейшее и обстоятельнейшее в порядок лет, как они написали, не переменяя, ни убавливая из них ничего (курсив мой. - В.Ф.), кроме не надлежасчаго к светской летописи, яко жития святых, чудеса, явления и пр., которые в книгах церковных обильнее находятся, но и те по порядку некоторые на конце приложил, також ничего не прибавливал (курсив мой. - В.Ф.), разве необходимо нуждное для выразумения слово положить и то отличил вместительною». А в конце «Предъизвесчения» ученый подчеркнул два важных обстоятельства: «...Я мню, что на нравы и разсуждения всех людей угодить неможно» и «что все деяния от ума или глупости произходят» (Татищев 1962: 85-86, 89-92).
Историк, конечно, и не должен кому-то в чем-то угождать, и он также не избавлен от разного рода ошибок и недостатков, тем более, когда речь идет о Татищеве, все делавшем в русской исторической науке в первый раз и тем самым ее создававший. Но стоит об этом говорить без тенденциозности и агрессивности, с проявлением предельного такта и, разумеется, глубокого знания и понимания самого предмета разговора.
Возвращаясь к одному из доводов С.Н. Азбелева, следует напомнить, что В.Л. Янин на археологическом материале подтвердил полную достоверность рассказа Иоакимовской летописи о том, что в Новгороде крещение встретило мощное сопротивление язычников, подавленное воеводами Владимира Путятой и Добрыней (в них ученый видит самостоятельную повесть, написанную очевидцем событий). Им были выявлены следы пожара, который датируется дендрохрологическим методом 989 г. и «который уничтожил все сооружения на большой площади»: «береговые кварталы в Неревском и, возможно, в Людином конце». А ведь именно этот рассказ прежде всего и воспринимался в качестве фальшивки. Как утверждал Н.М. Карамзин, «из всех сказаний мнимого Иоакима самое любопытнейшее есть о введении христианской веры в Новгороде; жаль, что она выдумка, основанная единственно на старинной пословице: Путята крести мечем, а Добрыня мечем!» (Карамзин 1989: Прим. 463; Янин 1984: 53-56).
Но все, как показывают археологические данные, обстояло иначе, и Иоакимовская летопись, несмотря на свой весьма сложный характер, является ценным источником, который, конечно, при внимательном и добросовестном отношении к себе может дать очень важную информацию. В целом же, если вновь обратиться к наблюдениям С.М. Соловьева, а его слова становятся все более актуальными, Татищеву мы обязаны «сохранением известий из таких списков летописи, которые, быть может, навсегда для нас потеряны; важность же этих известий для науки становится день ото дня ощутительнее» (Соловьев 1901: 1347). Однако то, что ощущает наука, «скептикам» ощутить не дано.
А нашему дорогому юбиляру, защитнику и Отечества, и его истории, -Сергею Николаевичу Азбелеву - желаю здравствовать и новых успехов на научном поприще. И очень горжусь тем, что лично знаком с этим замечательным человеком и ученым.
№1 ___________________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ______________________________2016
ЛИТЕРАТУРА
Азбелев 2006 - Азбелев С.Н. Устная история Великого Новгорода. Великий Новгород, 2006. Азбелев 2007 - Азбелев С.Н. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. СПб., 2007.
Богданов 2000 - Богданов В.П. Романовский проект 1203 г.: памятник древнерусской политической мысли или выдумка В.Н. Татищева // Сборник Русского исторического общества. Т. 3 (151). Антифоменко. М., 2000.
Винтер 1960 - Винтер Э. Неизвестные материалы о А.Л. Шлецере // Исторический архив. 1960.
Добрушкин 1977 - Добрушкин Е.М. О методике изучения «татищевских известий» // Источниковедение отечественной истории. Сб. статей 1976. М., 1977.
Журавель 2004 - Журавель А.В. Еще раз о «татищевских известиях» (хронологический аспект) // Отечественная культура и историческая мысль XVIII-XX веков / Сб. статей и материалов. Вып. 3. Брянск, 2004.
Журавель 2006 - Журавель А.В. Новый Герострат, или У истоков «модерной истории» // Сборник Русского исторического общества. Т. 10 (158). Россия и Крым. М., 2006.
Иванов 1843 - Иванов Н.А. Общее понятие о хронографах и описание некоторых списков их, хранящихся в библиотеках санкт-петербургских и московских. Казань, 1843.
Историография 1961 - Историография истории СССР. С древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции / Под ред. В.Е. Иллерицкого и И.А. Кудрявцева. М., 1961. Карамзин 1829 - Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. XII. СПб., 1829.
Карамзин 1989 - Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. I. М., 1989.
Кузнецов 2006 - Кузнецов А.А. Владимирский князь Георгий Всеволодович в истории Руси первой трети XIII в. Особенности преломления источников в историографии. Нижний Новгород, 2006.
Кузьмин 1972 - Кузьмин А.Г. Статья 1113 г. в «Истории Российской» В.Н. Татищева // Вестник МГУ. 1972. № 5.
Кузьмин 1981 - Кузьмин А.Г. Татищев. М., 1981.
Майоров 2006 - Майоров А.В. О Полоцкой летописи В.Н. Татищева // Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы Российской Академии наук. Т. 57. СПб., 2006.
Миллер 1996 - Миллер Г.Ф. О первом летописателе российском преподобном Несторе, о его летописи и о продолжателях оныя // Миллер Г.Ф. Сочинения по истории России. Избранное / Составл., статья А.Б. Каменского / Примечания А.Б. Каменского и О.М. Медушевской. М., 1996.
Миллер 2006 - Миллер Г.Ф. О народах издревле в России обитавших // Миллер Г.Ф. Избранные труды / Сост., статья, примеч. С.С. Илизарова. М., 2006.
Милюков 1913 - Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. Изд. 3-е. СПб.,
Моисеева 1967 - Моисеева Г.Н. Из истории изучения русских летописей в XVIII веке (Герард-Фридрих Миллер) // Русская литература. 1967. № 1.
Моисеева 1971 - Моисеева Г.Н. Ломоносов и древнерусская литература. Л., 1971.
Пекарский 1870 - Пекарский П.П. История императорской Академии наук в Петербурге. Т. I. СПб., 1870.
Пештич 1961 - Пештич СЛ. Русская историография XVIII века. Ч. I. Л., 1961.
Пештич 1965 - Пештич СЛ. Русская историография XVIII века. Ч. II. Л., 1965.
Рыбаков 2007 - Рыбаков С.В. Татищев в зеркале русской историографии // Вопросы истории. 2007. № 4.
Соловьев 1901 - Соловьев С.М. Писатели русской истории XVIII века // Собрание сочинений С.М. Соловьева. СПб., 1901.
Стефанович 2007 - Стефанович П.С. «История Российская» В.Н. Татищева: споры
продолжаются // Отечественная история. 2007. № 3.
№1 ___________________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ________________________________2016
Стефанович 2008 - Стефанович П.С. Володарь Перемышльский в плену у поляков (1122 г.): источник, факт, легенда, вымысел // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 4 (26).
Татищев 1962 - Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Т. I. М.; Л., 1962.
Татищев 1964 - Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Т. IV. М.; Л.,
Татищев 1968 - Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Т. VII. Л., 1968.
Татищев 1979 - Татищев В.Н. Избранные произведения. Л., 1979.
Тихомиров 1962 - Тихомиров М.Н. О русских источниках «Истории Российской» // Татищев В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Т. I. М.; Л., 1962.
Устрялов 1863 - Устрялов Н.Г. О системе прагматической русской истории. СПб., 1836.
Федотов 1839 - Федотов А.Ф. О главнейших трудах по части критической русской истории. М.,
Фомин 2006 - Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. М., 2006.
Фомин 2008 - Фомин В.В. С.Н. Азбелев. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. СПБ., Издательство «Дмитрий Буланин» // Вопросы истории. 2008. № 3.
Фомин 2010 - Фомин В.В. Ломоносовофобия российских норманистов // Варяго-русский вопрос в историографии / Сб. статей и монографий / Составит. и ред. В.В. Фомин. М., 2010.
Шлецер 1809 - Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. СПб., 1809.
Шлецер 1875 - Шлецер АЛ. Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. СПб., 1875.
Янин 1984 - Янин ВЛ. Летописные рассказы о крещении новгородцев (о возможном источнике Иоакимовской летописи) // Русский город (Исследования и материалы). Вып. 7. М., 1984.
Schlozer 1768 - Schlozer A.L. Probe russischer Annalen. Bremen, Gottingen, 1768.
Azbelev 2006 - Azbelev S.N. Ustnaja istorija Velikogo Novgoroda , Veliky Novgorod, 2006 .
Azbelev 2007 - Azbelev S.N. Ustnaja istorija v pamjatnikah Novgoroda i Novgorodskoj zemli , St. Petersburg, 2007 .
Bogdanov 2000 - Bogdanov V.P. Romanovskij proekt 1203 g.: pamjatnik drevnerusskoj politicheskoj mysli ili vydumka V.N. Tatishheva , in: Sbornik Russkogo istoricheskogo obshhestva. T. 3 (151). Antifomenko , Moscow, 2000 .
Dobrushkin 1977 - Dobrushkin E.M. O metodike izuchenija «tatishhevskih izvestij» , in: Istochnikovedenie otechestvennoj istorii. Sb. statej 1976 , Moscow, 1977 .
Fedotov 1839 - Fedotov A.F. O glavnejshih trudah po chasti kriticheskoj russkoj istorii , Moscow, 1839 .
Fomin 2006 - Fomin V.V. Lomonosov: Genij russkoj istorii , Moscow, 2006 .
Fomin 2008 - Fomin V.V. S.N. Azbelev. Ustnaja istorija v pamjatnikah Novgoroda i Novgorodskoj zemli. SPB., Izdatel’stvo «Dmitrij Bulanin» , in: Voprosy istorii , 2008, № 3 .
Fomin 2010 - Fomin V.V. Lomonosovofobija rossijskih normanistov , in: Varjago-russkij vopros v istoriografii / Sb. statej i monografij / Sostavit. i red. V.V. Fomin , Moscow, 2010 .
Istoriografija 1961 - Istoriografija istorii SSSR. S drevnejshih vremen do Velikoj Oktjabr’skoj socialisticheskoj revoljucii / Pod red. V.E. Illerickogo i I.A. Kudrjavceva , Moscow, 1961 .
Ivanov 1843 - Ivanov N.A. Obshhee ponjatie o hronografah i opisanie nekotoryh spiskov ih, hranjashhihsja v bibliotekah s.peterburgskih i moskovskih , Kazan, 1843 .
Janin 1984 - Janin V.L. Letopisnye rasskazy o kreshhenii novgorodcev (o vozmozhnom istochnike Ioakimovskoj letopisi) , in: Russkij gorod (Issledovanija i materialy). Vyp. 7 , Moscow, 1984 .
Karamzin 1829 - Karamzin N.M. Istorija gosudarstva Rossijskogo. T. XII , St. Petersburg, 1829 .
Karamzin 1989 - Karamzin N.M. Istorija gosudarstva Rossijskogo. T. I , Moscow, 1989 .
Kuz’min 1972 - Kuz"min A.G. Stat’ja 1113 g. v «Istorii Rossijskoj» V.N. Tatishheva , in: Vestnik MGU , 1972, № 5 .
Kuz’min 1981 - Kuz"min A.G. Tatishhev , Moscow, 1981 .
Kuznecov 2006 - Kuznecov A.A. Vladimirskij knjaz’ Georgij Vsevolodovich v istorii Rusi pervoj treti XIII v. Osobennosti prelomlenija istoch-nikov v istoriografii , Nizhny Novgorod, 2006 .
Majorov 2006 - Majorov A.V. O Polockoj letopisi V.N. Tatishheva , in: Trudy otdela drevnerusskoj literatury Instituta russkoj literatury Ros-sijskoj Akademii nauk. T. 57 , St. Petersburg, 2006 .
Miljukov 1913 - Miljukov P.N. Glavnye techenija russkoj istoricheskoj mysli. Izd. 3-e , St. Petersburg, 1913 .
Miller 1996 - Miller G.F. O pervom letopisatele rossijskom prepodobnom Nestore, o ego letopisi i o prodolzhateljah onyja , in: Miller G.F. Sochinenija po istorii Rossii. Izbrannoe / Sostavl., stat’ja A.B. Kamenskogo / Primechanija A.B. Kamenskogo i O.M. Medushevskoj , Moscow, 1996 .
Miller 2006 - Miller G.F. O narodah izdrevle v Rossii obitavshih , in: Miller G.F. Izbrannye trudy / Sost., stat’ja, primech. S.S. Ilizarova , Moscow, 2006 .
Moiseeva 1967 - Moiseeva G.N. Iz istorii izuchenija russkih letopisej v XVIII veke (Gerard-Fridrih Miller) , in: Russkaja literatura , 1967, № 1 .
Moiseeva 1971 - Moiseeva G.N. Lomonosov i drevnerusskaja literatura , Leningrad, 1971 .
Pekarskij 1870 - Pekarskij P.P. Istorija imperatorskoj Akademii nauk v Peterburge. T. I , St. Petersburg, 1870 .
Peshtich 1961 - Peshtich S.L. Russkaja istoriografija XVIII veka. Ch. I , Leningrad, 1961 .
Peshtich 1965 - Peshtich S.L. Russkaja istoriografija XVIII veka. Ch. II , Leningrad, 1965 .
Rybakov 2007 - Rybakov S.V. Tatishhev v zerkale russkoj istoriografii , in: Voprosy istorii , 2007, № 4 .
Schlozer 1768 - Schlozer A.L. Probe russischer Annalen , Bremen, Gottingen, 1768 .
Shlecer 1809 - Shlecer A.L. Nestor. Ch. I , St. Petersburg, 1809 .
№1 _______________________________ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФОРМАТ ______________________________________2016
Shlecer 1875 - Shlecer A.L. Obshhestvennaja i chastnaja zhizn’ Avgusta Ljudviga Shlecera, im samim opisannaja , St. Petersburg, 1875 .
Solov’ev 1901 - Solov"ev S.M. Pisateli russkoj istorii XVIII veka , in: Sobranie sochinenij S.M. Solov’eva , St. Petersburg, 1901 .
Stefanovich 2007 - Stefanovich P.S. «Istorija Rossijskaja» V.N. Tatishheva: spory prodolzhajutsja [«History Russian» of V.N. Tatishchev: disputes continue], in: Otechestvennaja istorija , 2007, № 3 .
Stefanovich 2008 - Stefanovich P.S. Volodar’ Peremyshl’skij v plenu u poljakov (1122 g.): istochnik, fakt, legenda, vymysel , in: Drevnjaja Rus’. Voprosy medievistiki , 2008, № 4 (26) .
Tatishhev 1962 - Tatishhev V.N. Istorija Rossijskaja s samyh drevnejshih vremen. T. I , Moscow; Leningrad, 1962 .
Tatishhev 1964 - Tatishhev V.N. Istorija Rossijskaja s samyh drevnejshih vremen. T. IV , Moscow; Leningrad, 1964 .
Tatishhev 1968 - Tatishhev V.N. Istorija Rossijskaja s samyh drevnejshih vremen. T. VII , Leningrad, 1968 .
Tatishhev 1979 - Tatishhev V.N. Izbrannye proizvedenija , Leningrad, 1979 .
Tihomirov 1962 - Tihomirov M.N. O russkih istochnikah «Istorii Rossijskoj» , in: Tatishhev V.N. Istorija Rossijskaja s samyh drevnejshih vremen. T. I , Moscow; Leningrad, 1962 .
Ustrjalov 1863 - Ustrjalov N.G. O sisteme pragmaticheskoj russkoj istorii , St. Petersburg, 1836 .
Vinter 1960 - Vinter Je. Neizvestnye materialy o A.L. Shlecere , in: Is-toricheskij arhiv , 1960, № 6 .
Zhuravel’ 2004 - Zhuravel" A.V. Eshhe raz o «tatishhevskih izvestijah» (hronologicheskij aspekt) , in: Otechestvennaja kul’tura i istoricheskaja mysl’ XVIII-XX vekov / Sb. statej i materialov. Vyp. 3 , Bryansk, 2004 .
Zhuravel’ 2006 - Zhuravel" A.V. Novyj Gerostrat, ili U istokov «modernoj istorii» , in: Sbornik Russkogo istoricheskogo obshhestva. T. 10 (158) Rossija i Krym , Moscow, 2006 .
Фомин Вячеслав Васильевич - Доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой отечественной истории Липецкого государственного педагогического университета (Липецк, Россия). Fomin Vyacheslav - Doctor of historical sciences, Professor, Head of the Department of national history of the Lipetsk state pedagogical university (Lipetsk, Russia).
Проблемы русской истории и русской историографии, разумеется, не могли пройти мимо внимания человека, который, по выражению А. С. Пушкина, сам был всемирной историей. Петр I непременно желал иметь полноценную «Историю России», соответствовавшую современному уровню научного знания. За ее составление поочередно было засажены несколько русских книжников. Однако дело как-то не заладилось - задача оказалась не по плечу отечественным Геродотам и Фукидидам, чьи умственные способности их недальний потомок описал одной выразительной строкой: «Уме недозрелый, плод недолгой науки». В конце концов царю пришлось обратиться за русской историей туда же, куда он привык обращаться за всем прочим, - в Европу. За год до смерти, 28 февраля 1724 г., Петр I подписал указ, гласивший: «Учинить академию, в которой учились бы языкам, так же прочим наукам и знатным художествам и переводили бы книги».
Со смерти Петра не прошло и каких-нибудь полутора десятков лет, как Россия получила полноценный исторический труд. И всего замечательнее было то, что Академия с ее приезжими многоучеными адъюнктами и приват-доцентами не имела к этому никакого отношения. Почин в этом деле и основную часть работы взял на себя один человек, притом прямого касательства к исторической науке не имеющий. Звали его Василий Никитич Татищев. Он, по справедливости, может считаться отцом русской историографии.
Татищев интересен не только как историк, но и как тип практического деятеля, воспитанного в огромной Петровской мастерской. По меткому определению Ключевского, он являет собой образец человека, «проникшегося духом реформы, усвоившего ее лучшие стремления и хорошо послужившего отечеству, а между тем не получившего от природы никаких необычайных дарований, человека, невысоко поднимавшегося над уровнем обыкновенных средних людей». Его фигура открывает ряд блестящих дилетантов русской науки и культуры XVIII в.
В 1704 г., восемнадцати лет от роду, Татищев определился в армию артиллеристом. В Петровское время человек редко заканчивал службу там, где ее начинал. За сорок лет своей служебной деятельности Татищев побывал горным инженером, управляющим монетным делом в Москве и астраханским губернатором. Удалившись от дел в 1745 г., он до самой смерти (1750 г.) жил в своем подмосковном имении - селе Болдино. Все это время он находился под судом по обвинению в лихоимстве. Оправдательный приговор был вынесен за несколько дней до его кончины.
Занимаясь горным делом, Татищев собирал географические сведения о местностях, где предполагалось вести разработки рудных залежей или строить заводы. Русская география по естественному течению мыслей увлекла его к русской истории. Постепенно сбор и изучение древнерусских памятников, письменных и вещественных, превратились для него в подлинную страсть. Татищев стал, вероятно, самым выдающимся читателем тогдашней России. Он не пропускал ни одной русской и иностранной книги об истории и поручал делать выписки и переводы из латинских и греческих авторов. Позднее он признавался, что, приступая к написанию своей «Истории», имел под рукой более тысячи книг.
Татищев отлично понял важность иностранных источников для древней истории России и умело ими воспользовался. Но со временем особую ценность его труду придали не они, а уникальный древнерусский памятник, о котором мы имеем понятие только благодаря обширным выпискам из него Татищева. Это - Иоакимовская летопись, приписываемая новгородскому святителю епископу Иоакиму Корсунянину, современнику князя Владимира I Святославича. Она была известна Татищеву по позднему списку середины XVII в., но сохранила древнее славянское предание, не попавшее в другие летописные своды. Ознакомление с ней и привело Татищева к заключению, что «Нестор-летописец о первых князьях российских не весьма добре сведом был».
В самом деле, кого не смущало это внезапное начало русской истории, датированное в «Повести временных лет» 859 годом: «Имаху дань варязи на словенах»? Почему «имаху», с какого времени «имаху» - все эти вопросы повисают в воздухе. Вслед за варягами на исторической сцене, как «бог из машины» в древнегреческой трагедии, появляется Рюрик с братьями и русью. По Иоакимовской же летописи выходит, что Нестор начинает с конца очень длинной и весьма интригующей истории.
В незапамятные времена жил в Иллирии князь Словен со своим народом - словенами. Снявшись однажды с насиженных мест, он увел словен на север, где основал Великий град. Словен стал основателем династии, которая ко времени призвания Рюрика насчитывала 14 поколений князей. При князе Буривое, Рюриковом прадеде, словене вступили в долгую войну с варягами. Потерпев тяжкое поражение на реке Кюмени, которая веками служила границей новгородских и финских земель, Буривой бежал из Великого града, жители которого стали варяжскими данниками.
Но недолго владели варяги Великим градом. Тяготясь наложенной на них данью, словене испросили у Буривоя себе в князья его сына Гостомысла. Когда тот явился, словене восстали и прогнали варягов.
Во время длительного и славного княжения Гостомысла на словенской земле установились мир и порядок. Но к концу его жизни Великому граду стали вновь угрожать внутренние неурядицы и внешняя опасность, ибо у Гостомысла не оказалось наследника: четыре его сына погибли в войнах, а трех дочерей он выдал замуж за соседних князей. Тревожимый тяжелыми мыслями, Гостомысл обратился за советом к волхвам в Колмогард. Те прорекли, что ему наследует князь его крови. Гостомысл не поверил предсказанию: он был так стар, что его жены уже не рожали ему детей. Но в скором времени ему приснился чудесный сон. Он увидел, что из чрева его средней дочери Умилы выросло великое и плодовитое дерево; оно укрыло под своей кроной весь Великий град, и все люди этой земли насытились от его плодов. Проснувшись, Гостомысл призвал волхвов, чтобы они истолковали его сон, и услышал от них, что Умила и произведет на свет его наследника.
Сомнения Гостомысла на этом, однако, не улеглись. Ведь у него уже был внук от старшей дочери, и если уж вставал вопрос о передаче наследования по женской линии, естественно было предложить княжеский стол ему, а не его младшему брату. Гостомысл все же решил положиться на волю богов и рассказал о своем вещем сне народу. Но многие словене не поверили ему и не пожелали забыть о правах старшего внука. Смерть Гостомысла вызвала междоусобицу. И только хлебнув лиха, словене вспомнили о Гостомысловом сне и пригласили княжить сына Умилы, Рюрика.
В изложении своего понимания варяжского вопроса, Татищев опирался на предшествующие опыты русской истории - Синопсис (издан в 1674 г.) итрактат Байера о варягах . Следуя духу первого, он придал призванию князей характер естественности - славяне призвали не чужестранца, а внука своего князя. У Байера Татищев позаимствовал критический метод обращения с источниками и саму постановку проблемы: этническая принадлежность варягов-руси и место их обитания. Но войдя под руководством Синопсиса и Байера в область древней русской истории, Татищев затем действовал самостоятельно. Он не отправился отыскивать родину первых русских князей ни в Пруссию, ни в Скандинавию. Варяжский (русский) муж Умилы был, по его мнению, финским князем. В доказательство своих слов Татищев привел массу историко-филологических свидетельств давнего бытования корня «рус» в топонимике Финляндии и юго-восточной Прибалтики. И все-таки над его историческими разысканиями витает тень Байера: история варягов-руси в дорюриковский период оказалась у Татищева никак не связанной с историей славян. Недаром Ключевский назвал его русским историографом, цепляющимся за вечно несущуюся вперед европейскую мысль.
Труд Татищева подпал под еще более тяжкий суд, чем тот, который преследовал его самого, - суд истории. В 1739 г. Татищев привез рукопись своего сочинения в Петербург и отдал на прочтение своим знакомым и влиятельным лицам в тогдашнем ученом мире, в надежде на положительные отзывы. Однако, по его собственным словам, одни рецензенты попеняли ему на недостаток философского взгляда и красноречия, другие возмутились за посягательство на достоверность Несторовой летописи. При жизни Татищева «История» так и не была издана.
Вскоре после его кончины пожар уничтожил Болдинский архив. От рукописей Татищева уцелело лишь то, что было в чужих руках. По этим неисправным спискам, изданным в 1769-1774 гг., русские читатели и ознакомились впервые с «Историей Российской». В полном и наиболее близком к оригиналу виде «История» появилась только в 1848 г.
Нападки на Татищева, однако, не прекратились. Введенную им в научный оборот Иоакимовскую летопись долгое время считали чуть ли не мистификацией. К. Н. Бестужев-Рюмин, выражая общее мнение историков середины XIX в., писал даже, что на Татищева нельзя ссылаться (правда, позже он пересмотрел свои взгляды и с должным уважением отнесся к трудам первого русского историографа: «”История” Татищева, памятник многолетних и добросовестных трудов, воздвигнутых при условиях самых неблагоприятных, долго оставалась непонятой и неоцененной... Теперь уже никто из ученых не сомневается в добросовестности Татищева»). Затем скептицизм историков был перенесен на сами сведения, сообщаемые Иоакимовской летописью. Но в последнее время доверие к ним со стороны историков значительно возросло. Сейчас уже об Иоакимовской летописи можно говорить как об источнике первостепенной важности, особенно в части, касающейся «дорюриковой» эпохи.
P.S.
Благодаря дочери В.Н. Татищев стал прапрадедом поэта Ф.И. Тютчева (по материнской линии).
Василий Татищев заслужено занял почётное место среди великих умов России. Назвать его заурядным просто не поворачивается язык. Он основал города Тольятти, Екатеринбург и Пермь, руководил освоением Урала . За 64 года своей жизни написал несколько произведений, главным из которых является «История Российская». О важности его книг говорит тот факт, что и сегодня они издаются. Это был человек своего времени, оставивший после себя богатое наследие.
Юные годы
Татищев появился на свет 29 апреля 1686 года в семейном поместье в Псковском уезде. Семья его вела происхождение от Рюриковичей. Но родство это было отдалённым, княжеский титул им не полагался. Отец его не был богатым человеком, а поместье отошло к нему после кончины дальнего родственника. Род Татищевых постоянно служил государству, и Василий не стал исключением. Со своим братом Иваном в возрасте семи лет он был отправлен на службу ко двору царя Ивана Алексеевича в качестве стольника (слуги, основной обязанностью которого являлось прислуживание за столом во время трапезы). О ранних годах Татищева Г. З. Юлюминым написана книга «Юность Татищева»
У историков нет однозначного мнения о том, что именно он делал после смерти царя в 1696 году. Доподлинно известно, что в 1706 году оба брата поступили на военную службу и приняли участие в военных действиях на Украине в чине поручиков драгунского полка. В дальнейшем Татищев принимал участие в битве под Полтавой и Прутском походе.
Выполнение поручений царя
Петр Первый приметил умного и энергичного юношу. Он поручил Татищеву отправиться за границу для изучения инженерных и артиллерийских наук. Помимо основной миссии путешествий Татищев выполнял секретные поручения Петра Первого и Якова Брюса. Эти люди оказали большое влияние на жизнь Василия и были похожи на него образованностью и широким кругозором. Татищев посещал Берлин, Дрезден и Береславль. Он привёз в Россию множество книг по инженерному и артиллерийскому искусству, которые в то время было очень трудно достать. В 1714 году он взял в жены Авдотью Васильевну, брак с которой закончился в 1728 году, но принёс двоих детей - сына Ефграфа и дочку Евпропаксию. По линии дочери он стал прапрадедом поэта Федора Тютчева.
Его поездки за границу прекратились в 1716 году. По повелению Брюса он перевёлся в артиллерийские войска. Через несколько недель он уже сдал экзамен и стал инженером-поручиком. 1717 год для него прошёл в армии, ведущей боевые действия под Кёнигсбергом и Данцигом. Основной его обязанностью был ремонт и ведение артиллерийского хозяйства. После проведения неудачных переговоров со шведами в 1718 году, среди организаторов которых был и Татищев, он вернулся в Россию.
Яков Брюс в 1719 году доказал Петру Первому, что необходимо составить подробное географическое описание Российской территории. Эта обязанность была возложена на Татищева. Именно в этот период он активно стал интересоваться историей России. Закончить составление карт не получилось, уже в 1720 году он получил новое назначение.
Руководство освоением Урала
Российскому государству требовалось большое количество металла. Татищев с его опытом, знаниями и трудолюбием подходил на роль управляющего всеми Уральскими заводами, как никто другой. На месте им была развита бурная деятельность по разведке полезных ископаемых, построению новых заводов или переносу старых на более подходящее место. Также им были основаны первые школы на Урале и написана должностная инструкция о порядке вырубке леса. В то время не задумывались о сохранности деревьев и это лишний раз говорит о его дальновидности. Именно в это время им был заложен город Екатеринбург и завод возле деревни Егошиха, который послужил началом для города Перми .
Перемены в крае были по нраву далеко не всем. Самым ярым ненавистником стал Акинфий Демидов, хозяин многих частных заводов. Он не желал следовать правилам, установленным для всех и видел в казённых заводах угрозу своему бизнесу. Даже налог государству в виде десятины он не выплачивал. При этом он был в хороших отношениях с Петром Первым, поэтому рассчитывал на поблажки. Его подчинённые всячески мешали работе государственных служащих. Споры с Демидовым занимали много времени и нервов. В конце концов, из-за наветов Демидовых из Москвы прибыл Вильгельм де Геннин , который разобрался в ситуации и честно доложил Петру Первому обо всём. Закончилось противостояние взысканием с Демидова 6000 рублей за ложные наветы.
Смерть Петра
В 1723 году Татищев был послан в Швецию для сбора информации о горном деле. Помимо этого, ему был поручен наём мастеров для России и нахождение мест для обучения учеников. И без тайных указаний дело не обошлось, ему было велено собирать все сведения, которые могут касаться России. Смерть Петра Первого застала его за границей и всерьёз выбила из колеи. Он потерял покровителя, что отразилось на его дальнейшей карьере. Финансирование поездок ему серьёзно сократили, несмотря на отчёты, в которых указывалось, что именно он может приобрести для государства. При возвращении домой он указал на необходимость перемен в монетном деле, что определило его ближайшее будущее.
В 1727 году он получил членство в монетной конторе, руководившей всеми монетными дворами. Через три года, после смерти Петра II он стал её председателем. Но вскоре на него завели дело о взяточничестве и отстранили от работы. Это связывают с происками Бирона, который на тот момент был фаворитом императрицы Анны Иоанновны. Руки в этот период Татищев не опускал, продолжая работать над «Историей Российскою» и другие трудами, изучал науки.
Последние назначения
Следствие неожиданно закончилось в 1734 году, когда он был назначен на привычную ему роль начальника всех казённых горных заводов Урала. За три года, что он провёл на этом посту, был появились новые заводы, несколько городов и дорог. Но Бирон, задумавший аферу с приватизацией государственных заводов, посодействовал тому, чтобы в 1737 году Татищев был назначен руководителем Оренбургской экспедиции.
Её целью являлось налаживание связей с народами Средней Азии с целью присоединения их к России. Но и в таком трудном деле Василий Никитич показал себя только с лучшей стороны. Он навёл порядок среди своих подчинённых, наказав людей, злоупотреблявших своими полномочиями. Помимо этого, им было основано несколько школ, госпиталь и создана крупная библиотека. Но после увольнения им барона Шемберга и противостояния с Бироном по поводу горы Благодать , на него посыпалась куча обвинений. Это привело к отстранению Василия Никитича от всех дел и взятию его под домашний арест. По некоторым источникам он был заключён в Петропавловскую крепость.
Арест продолжался до 1740 года, когда после смерти императрицы Анны Ивановны Бирон растерял своё положение. Татищев вначале возглавил Калмыцкую комиссию, предназначенную помирить казахские народы. А потом и вовсе стал губернатором Астрахани. При всей сложности задач его крайне мало поддерживали финансами и войсками. Это привело к серьёзному ухудшению состояния здоровья. Несмотря на все усилия, закончилось назначение как обычно. То есть судом из-за большого количества обвинений и отлучением от должности в 1745 году.
Последние дни он провёл в своём поместье, полностью посвятив себя науке. Существует история о том, что Татищев заранее понял, что умирает. За два дня до своей гибели он приказал мастеровым выкопать могилу и попросил священника приехать для причастия. Потом к нему прискакал гонец с оправданием по всем делам и орденом Александра Невского, который он вернул, сказав, что ему он больше не нужен. И лишь после обряда причастия, попрощавшись с семьёй, он умер. Несмотря на свою красоту эта история, приписываемая внуку Василия Никитича, скорее всего выдумка.
Пересказать биографию Василия Татищева в одной статье невозможно. О его жизни написано множество книг, а сама его персона является неоднозначной и спорной. На него невозможно навесить ярлык, назвав просто чиновником или инженером. Если собрать всё, чем он занимался, список получится очень большим. Именно он стал первым настоящим русским историком и занимался этим не по назначению начальства, а по велению души.
Илья Колесников